Почему я с такой
невозможной тоской
трепещу пред холодным оружием?
Потому ль, что оно
было оплетено
ювелирным серебряным кружевом?
Потому ли, что луч,
вереницами туч
на звенящие нити разрезанный,
находя остриё,
зажигает своё
леденящее солнце на лезвии?
Потому ль, что текла –
и жива, и тепла! –
чья-то кровь вниз по тонкому желобу?..
Вовсе нет. Потому,
что когда-то к нему,
к рукояти и лезвию белому,
прикасалась рука.
Светлокожа, тонка,
с узловатыми пальцами длинными.
Но иных посильней! –
потому что по ней
голубой кровяной паутиною
бился пульс вожака.
Знаю, эта рука
поднимала людей на сражения.
Поднимала – карать
миллионную рать,
приводила народы в движение!
Этой власти печать
обняла рукоять
и прожгла повелительной волею…
Сколько лет уж – не счесть,
и не век, и не шесть –
это просто клинок, и не более.
Но когда я смотрю
на него – я горю
вековой непреклонною верностью.
И один только взгляд
возвращает назад
мою душу в сражения древности.
Вот она: вот, держи!
Подчиняться, служить
благородству, и силе, и доблести –
беззаветно хочу!..
Тишина. По мечу
пробегают холодные проблески.
(с) Дарья Тырданова
